Цена миномета
25 сентября 1985 года я получил задачу провести разведку маршрута, проходящего приблизительно в 50—40 километрах на северо-запад от Кандагара Район этот назывался у нас “Краем непуганых идиотов”. Духи там могли запросто пойти на “броню” в психическую атаку. Мы должны были патрулировать район разведки и препятствовать любому передвижению противника, а также досматривать мирные транспортные средства. Именно так была поставлена задача мне и командиру звена капитану А.Астакину перед вылетом. Наш начальник разведки старший лейтенант С.Кривенко предупредил меня, чтобы я был осторожен с этим летчиком, так как он трусоват. Я поблагодарил его, не придав его словам особого значения, а напрасно.
И вот мы над районом, где вечером придется работать. Высота 2500 метров. Много не разглядишь, но мои разведчики засекают в бинокль автомобиль “Симург”, мчащийся по дороге на большой скорости. “Духи” видимо не ожидали, что рано утром в небе может появиться советская “вертушка”. Я знаками показываю Астакину, что надо снизиться для атаки, но он реагирует вяло. Ору на него, чтобы он пошевеливался. Мы медленно снижаемся. Астакин говорит, что машина быстрее не может (как будто я не знаю, как может пикировать МИ-8МТ, когда за штурвалом нормальный летчик). Совершенно очевидно, что машина “духов” уйдет в кишлак, прежде чем мы снизимся для атаки. Одно дело бить машину на дороге и досматривать ее под прикрытием “вертушек”, совсем другое лезть в кишлак группой из десяти человек средь бела дня. “Духов” мы упустили. Позже на аэродроме после моего доклада наш комбат Т. Мурсалов спросил: “Что же ты, Саша? А мог бы “Красную звезду” получить. Мы бы ходатайствовали”. На что Саша спокойно ответил: “Мне вторая ни к чему”. Этой фразой было все сказано — летчик “лег на грунт”. После этого я напрягся, но, видимо, недостаточно.
И снова мы в воздухе. Около 18.00. зашли с севера на двух тысячах и упали на “бреющий”, идем меж гор.
Перед вылетом комбат уточнил задачу: "Если кого-то встретите на дороге (имеются в виду транспортные средства “духов”) — бейте, собирайте трофеи и домой. Раз уж нашумели, то не до засады”. Идем на пределе высоты горы, глушим звук, поэтому нас слышно только когда видно, и поэтому “духам” деться будет некуда.
Выходим к дороге с севера. По ней ползет грузовик из тех, что в “Афгане” зовут “барбухай”. Услышав и увидев нас, моджахеды начинают разбегаться от машины, пытаясь укрыться в глубоком сухом русле, проходящем параллельно дороге. Я оборачиваюсь, вижу ошалевшие глаза Астакина, который вопрошающе кивает: “Что делать?” Ору: “Мочи!” В критической ситуации даже самый последний трус становится отчаянным. Ему ничего иного не остается, кроме как “мочить”. Астакин отрабатывает НУРСами по машине, я молочу по “духам” из курсового ПКТ. Вслед за нами ведомый и два “крокодила” — Ми-24. Через Астакина передаю, чтобы ведомый с “двадцатьчетверками” встали в “карусель” на прикрытие, а сами идем на посадку для досмотра машины.
Ох уж этот Астакин! Он сажает вертолет не как обычно в 300— 400 метрах от автомобиля, а приблизительно в полутора тысячах, может быть, чуть ближе. В этой ситуации дорога каждая секунда. Оставив у вертолета пулеметчика для прикрытия, выскакиваем налегке — у автоматчиков только нагрудники, у пулеметчиков только то, что в пулемете. Поскольку собирались высаживаться для засады, радиостанция “Ромашка” для связи с авиацией лежит в ранце. В горячке не до нее. Бежим к машине. Вместе со мной бежит лейтенант Леха Рожков — мой давний сослуживец. Леха — парень ответственный, он посылает одного из радистов рядового Соколова за радиостанцией “Ангара” для связи с центром и просьбой к летчикам подлететь поближе.
У машины вступаем в короткий бой с “духами”, а на тех, кто укрылся на высотке в трехстах метрах, наводим авиацию, обозначая цель трассирующими пулями. “Крокодилы” — парни смышленые, они начинают работать по нашим целеуказаниям. Тем временем досматриваем машину. В кузове лежит 82-мм миномет китайского производства и мешок с минами и дополнительными зарядами. Недурно! Миномет в батальоне еще никто не брал. Сгружаем это все с машины. Под машиной находим заряженный РПГ-2 также китайского производства.
Прибегает Соколов и передает, что летчики просили поторопиться, ему же сказали станцию не брать, так как они все равно нас дождутся. Подлететь же ближе нельзя, так как уже темнеет, и, взлетев, они не смогут сесть. Все это, конечно, сказки. Просто “вертушка” села за бугром и при любом раскладе “духи” в нее не попадут.
Торопясь, начинаем отход. Ухожу последним, подрывая гранатой двигатель машины. Бойцы, потея, тащут трофеи, до бугра осталось метров двести пятьдесят, а там еще с полкилометра до вертушки. Рожков дергает меня за рукав и тычет пальцем в небо — четыре наших “вертушки” поднялись уже примерно на 1000 метров и продолжают набирать высоту. Очевидно, что мы им ни к чему. Обозначаю себя огнями, запускаю сигнальные ракеты — все тщетно, “вертушки” уходят. Нас бросили.
Лихорадочно начинаю соображать, что делать. До батальона около 70 километров, между нами печально известная “Кандагарская зеленка”, а до нее еще километров тридцать пути по территории, полностью контролируемой “духами”, которые уже, кстати, поняли, что нас бросили. Занять близлежащую высотку и принять бой? Патронов у нас осталось минут на 15—20 хорошей войны, половину того, что у нас было, мы расстреляли. Выход один — уходить. Но куда? Бросаем мешок с минами, сейчас он обуза. Так как гранат мало, даже не минирую его, что обязательно сделал бы в любой другой ситуации. Миномет и гранатомет бросать жалко. Хоть ситуация и пиковая, все же хочется верить в удачу.
Решение проблемы находит Леха. Он предлагает идти на водохранилище Аргандаб, там находится афганская зенитная батарея. И хотя ни я, ни Леха никого там не знаем, есть надежда на успех. Совсем недавно две наши группы работали оттуда как с базы. До батареи по прямой около двадцати километров, а через горы выйдет все двадцать пять-тридцать, но деваться некуда — на хвосте “духи”.
Перекладываю одну из гранат в карман на крайний случай. Леха откалывает старлеевские звездочки от “афганки”. Как он поясняет, чтобы над офицерским трупом не глумились. Мысли в общем мрачные. Вместе с Соколовым ухожу в головной дозор. Вспоминаю карту. Стемнело, и без подсветки много не увидишь (в сложившейся ситуации фонарем светить нежелательно, да, в общем, и светить-то нечем, фонарь, как и все остальное остался в “вертушке”). Мысленно прикидываю, где находимся мы, и где батарея. Вычисляю примерно азимут 30 градусов и дай Бог ноги. Благо, компас у меня классный, финский, жидкостный, с фосфорной подсветкой. Еще в Союзе мой друг спер его из комплекта топопривязчика, а в Афгане подарил мне.
За двадцать километров, которые мы преодолели за пять часов, мы присели лишь трижды, два раза по минуте и один раз на пять. Воды нет. Хорошо, что бойцы захватили из кузова машины три граната. По-моему, я еще так быстро никогда не ходил. За все время лишь раз нарвались на кишлак в ущелье, но быстро отвернули в сторону — хотя мы были на горе, пес в кишлаке нас учуял и провожал с лаем примерно километр.
Но вот горы кончились, уже видны огни зенитной батареи. До нее не более пяти километров. От преследования мы уже давно оторвались, но проверять, так ли это, у меня нет ни малейшего желания. Счастливые, выходим к батарее по дамбе Аргандабского водохранилища, запускаем сигнальные ракеты. Я по-русски, а боец-таджик на фарси орем до посинения: “Это мы, “шурави”, не стреляйте!” В ответ невнятные вопли аскера, по-моему, он обкурился чарса. Мы вопим дуэтом, а в ответ нам длинная очередь трассерами из счетверенного ДШК. Град трассирующих пуль калибра 12,7 мм проносится над нами, как рой светящихся, зло гудящих шершней. Вовремя успели упасть.
Лишь к утру мы выясняем отношения с командованием афганских зенитчиков. Разобравшись, наконец, кто есть кто, нас принимают как гостей, офицеры приглашают за свой стол. Ребят тоже кормят, но отдельно. Едим с Лехой очень сдержанно. Дело в том, что, когда наши группы работали с этой батареи как с базы, командира группы Гусева и переводчика Богдатьева недели три кормили пловом с каким-то странным привкусом. Только в самый последний день перед эвакуацией они наконец узнали тайну этого привкуса. Оказывается, это был плов с крысиным мясом. Тайна раскрылась, когда они случайно забрели на продовольственный склад. Там над мешками с рисом и мукой висели свежеободранные крысиные тушки, их шкурки валялись рядом. Самое смешное, что сразу после этого ребят пригласили на прощальный ужин. За столом они переглянулись, рассмеялись и начали наворачивать пресловутый плов — не обижать же хозяев. К счастью, меню сегодня постное.
После завтрака связываемся по афганской Р-109 с аэропортом Кандагар и просим передать нашему комбату о месте нашего нахождения. С батареи мы видим, как нас ищут “вертушки”. Связываемся повторно, но лишь к обеду нас наконец эвакуируют. За штурвалом вертолета опять Астакин. С большим трудом удерживаю Леху, потомственного казака, у которого кулак с астакинскую голову, от смертоубийства. А зря. Мы еще не знали тогда вторую половину этой истории.
Разгружаемся на аэродроме Кандагар. Нас встречает комбат: “Нашлись пропащие!” Но вот у него округляются глаза, он ошалело смотрит мне за спину, где из “вертушки” вытаскивают миномет и гранатомет. Когда же до него доходит, что это трофеи, которые мы даже в критической ситуации не бросили (а надо отметить, что такие случаи в других частях, как правило, заканчивались трагически), с его уст срывается восхищенное: “Ну, жлобы!” Жлобы не жлобы, а миномета до нас в батальоне никто не брал, как никак — тяжелое оружие.
В роте узнаем вторую половину истории. Когда Астакин решил нас бросить из-за того, что темнеет, и он не сможет взлететь, он дал команду ведомому сесть (значит можно не только взлетать, но и садиться) и высадить вторую половину группы. Бойцов буквально пинками вытолкали из вертолета, который сел за бугром, разделявшим нас. Соответственно, нас они не видели, а мы их. Хорошо, что группа состояла в основном из опытных разведчиков и сержантов. Сержант Козлаускас принял на себя командование и решил занять круговую оборону на одном из холмов у дороги. Ребята быстро окопались, развернули АГС-17 (они-то высадились со своими ранцами в отличие от нас).
Когда на аэродром вернулись вертолеты, и из ведущего выбросили наши РД-54 и радиостанции для связи с центром, комбат понял, что что-то не так, и отправил для связи вертолет с нашим офицером на борту и с УКВ-радиостанцией Р-392. Козлаускас, услышав над собой вертолет, вышел на связь. Когда его запросили, все ли у него в порядке, ответил, что все в норме и попросил улететь, чтобы не пугать “духов”. Сержант еще надеялся забить караван на этой дороге, но “духи” закрыли ее. Ночь прошла спокойно, а утром “духи” начали обстреливать позиции группы из двух минометов, так что ребятам пришлось эвакуироваться под обстрелом.
Каково же было изумление офицера, ответственного за эвакуацию группы, когда он поднял на борт всего 12 разведчиков. На его вопрос, где остальные, ему ответили, что вчера улетели в батальон. Ребята были в полной уверенности, что так оно и есть и, естественно, поминали нас с Лехой “незлым солдатским словом”. Хотя им самим в это плохо верилось. За полтора года войны они не раз убеждались, что в самые опасные места мы лезли сами, рискуя своей головой вместо солдатской, вытаскивали раненых и убитых из-под обстрела, ни разу не бросив их, не говоря уже о живых. Когда командование батальона поняло, что половина группы во главе с командиром и еще одним офицером пропала, началась паника. Были высланы вертолеты для поиска, которые мы и наблюдали с позиции зенитной батареи. К обеду наша повторная радиограмма все же попала по назначению и нас успешно эвакуировали.
Если кто-то думает, что капитана Астакина “постигла суровая кара закона” за создание предпосылки к гибели разведгруппы и захвату противником секретного шифроблокнота специального назначения, то он ошибается. Насколько мне известно, он даже не получил дисциплинарного взыскания. Нас же с Лехой по-отечески взгрели, когда прошла эйфория от того, что все мы остались живы. Леху взгрели за то, что он вместе с нами покинул вертолет, хотя делать этого офицеру, ответственному за десантирование группы, категорически запрещено, меня же за то, что выскочил из “вертушки” без “Ромашки” — станции для связи с бортом вертолета. По-моему, даже если бы я охрип от крика в гарнитуру “Ромашки”, Астакин все равно бы нас бросил. Если человек трус — то это на всю жизнь.
После этого случая командиров досмотровых групп инструктировали “до слез” о необходимости иметь при себе “Ромашку” и карту. В досмотровые группы стали включать радистов для связи с центром, а личный состав обязали брать на облет ранцы с боекомплектом и запас воды.
Отрицательный опыт — тоже опыт. Обжегшись на молоке, на воду дуют. За всю мою двадцативосьмимесячную практику в Афганистане случай этот уникальный, и произошел он тогда, когда вертолетный полк выделял для выполнения наших задач вертолеты, экипажи которых летали с нами от случая к случаю, в специфику нашей деятельности они не вникали да и не хотели вникать. Когда же у нас появились собственные “вертушки”, о подобных инцидентах не было речи. Наши летчики постоянно с нами взаимодействовали, знали особенности и трудности, с которыми нам приходилось сталкиваться. Работать стало намного легче. Это еще раз доказывает верность идеи о том, что в бригаде специального назначения должно быть свое подразделение вертолетов.
 |
